1894-1915-1923...!!!Я ОСУЖДАЮ НАЦИЗМ! ПРЕСТУПЛЕНИЕ ТУРЕЦКОГО НАЦИЗМА ЭТО ...
 

1894-1915-1923...!!!Я ОСУЖДАЮ НАЦИЗМ! ПРЕСТУПЛЕНИЕ ТУРЕЦКОГО НАЦИЗМА ЭТО ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!ЗЕМНОЙ ПУТЬ КРАТОК,ПАМЯТЬ ВЕЧНА!

В наши великие и страшные дни цена крови невелика.
За три почти года беспощадной, отчаянной борьбы мы привыкли к смерти.
Почти равнодушно пробегаем мы газетные сообщения о новых кровавых боях, принесших новые смерти и новые страдания, о новых беспощадных и кровавых глумлениях сильного над слабым, о новых и неизменно кровавых безумствах этого небывалого торжествующего разгула разнузданных страстей, каким *явилась современная война...

Не знаю, как Вы, читатель, но я все еще не могу оставаться равнодушным, когда мне рассказывают— рассказывают очевидцы,— как вот только вчера *командир одного из кавказских саперных батальонов полковник 3..., вырвавшийся на несколько кратких дней с фронта, о тех кровавых ужасах, о тех гнусных зверствах, о которых уже говорили, быть может, холодные, глухие, нас не трогающие газетные цифры.

Да, слова видевших пока имеют удивительную неодолимую силу. А полковник 3... при этом не только видел. Он сам со своим младшим офицером принимал участие в одной из бесчисленных сцен извечной, неизбывной трагедии *несчастного армянского народа, предавая земле уже полуистлевшие кости *нескольких сот замученных армянских женщин, девочек-подростков и грудных детей.

Но я постараюсь лучше передать рассказ самого полковника 3..., и читатель увидит, что он жестоко ясен и без комментариев.
«Около селения О., в районе города Муша, на самом берегу Евфрата,— начал рассказывать полковник,— я проезжал случайно еще прошлой весной и *совсем не думал, что когда-нибудь снова попаду в эти края

Близ большого, массивного, вероятно, векового уже моста через Евфрат, который мы собирались переезжать... встретился нам сгорбленный, совсем седой старик-армянин, одетый в какие-то жалкие цветные лохмотья, если только можно сказать, что он был одет... Старик низко поклонился мне... Через ординарца — он у меня армянин—я заговорил с ним. Мне хотелось узнать, куда делось все население С., большого и когда-то, видимо, зажиточного селения, так как проезжая, я не встретил там ни души. Даже обычных собак— и тех не было. Одни уродливые оскалы полуразрушенных домов, изрытые улицы, грязь и запустение.

И жуткая, могильная тишина.
Как я Вам сказал, я решился расспросить встречного старика, куда бежали жители.
Мой ординарец так его и спросил. В это время мы как раз въезжали на мост.
«Куда бежали жители?»— точно не понимая, переспросил старик...
«Куда бежали»— и он горько и злобно улыбнулся.

«Вот куда,— ответил он,— туда»,— и дрожащей рукой показал вниз да реку... «Только тогда другая вода была,— добавил он, помолчав,— много воды было. Глубокий Евфрат тогда был, и бурный был. Разливался... Все туда ушли. Я один остался. Не было меня в селе; по делу в соседнем селе был...»

И я узнал жуткую быль о том, как занявшие селение турки окружили его, согнали все, решительно все мужское население, до маленьких мальчиков *включительно, на мост, на самую середину, а затем ударами прикладов и *штыков начали сбрасывать этих несчастных в полноводный Евфрат. При этом *по обеим сторонам моста выставили дозорных, чтобы не допускать *сброшенных на берег. Тех, которые упорствовали, без всяких разговоров *расстреливали, как диких зверей.

«А что сталось с женщинами, с детьми?»—спросил я.
«С женщинами, с детьми?»— опять переспросил старик. «Как нам знать. Мы не знаем. Может быть, дальше угнали, может быть, их также где-нибудь погубили». И теперь старик точно перестал скрывать свои чувства, он дышал такой ненавистью, такой злобой к туркам, что весь дрожал мелкой дрожью, как от долгого холода, хотя было жарко.